«Как становятся писателями: в сущности, изо всех творческих профессий эта — самая простая по подготовке. Надо просто уметь читать и писать, то есть хотя бы пройти курс первых двух классов начальной школы (а ведь музыкантам, художникам, актерам требуется специальное образование).
Во времена советской власти тот, кто хотел стать писателем (вернее, членом Союза советских писателей), — мог стать им. Надо было только связно излагать свои мысли и писать по определенным идеологическим правилам. »
«Я ведь относилась к книгам так: если они попали ко мне в руки, они должны быть прочитаны. Меня ничто не отпугивало, ни вялый сюжет, ни идиотский язык, ни картонные персонажи. После школы я шла не домой, и не обедать, и не гулять во двор, а в детскую библиотеку. Когда она закрывалась, я тащилась в наш так называемый "парткабинет" при райкоме партии на улице Чехова, в пыльную комнату с графином воды, куда пускали всех (никто туда не ходил кроме меня и нескольких ребят, которые в особо сильные морозы играли там в шашки), — и в этом помещении стоял шкаф с книгами и журналами. Я их все давно прочла и все равно со вздохом брала какой-нибудь томище и погружалась в книгу заново. Мне было все равно, лишь бы читать. Журналы — "Крокодил" и "Огонек" — я выучила чуть ли не наизусть (не зная, что много лет спустя я сама буду в них печататься).
Когда я закончила школу, я продолжала все лето ходить в свою детскую библиотеку, готовилась там к поступлению в университет. И уж насколько сурово ко мне там ни относились закаленные библиотекарши (они не давали мне читать книги о шпионах, а требовали, чтобы я брала книги по школьной программе), — всё равно сердце одной из них дрогнуло, когда я, поступив в МГУ, пришла прощаться: она достала мой законченный библиотечный формуляр, перечеркнула первую страничку с именем, повертела его в руках, не глядя на меня, и вдруг сказала: "Ты знаешь, ты прочла у нас больше всех книг за всю историю библиотеки. Мы ведь ведем учет. Заходи к нам..." »
«Итак, я росла среди страшных текстов, абсолютно мне понятных и не вызывающих ни малейшего умственного напряжения. Я глотала их как рыба воду, как теперешний телезритель глотает ежевечерний набор сериалов.
Ибо ни Платонов, ни Бабель, ни Булгаков не были разрешены. Вершины литературы были скрыты плотной партийной мглой — или похоронены под грязными, мутными валами коммунистического цунами, так же, как были погребены души миллионов людей, носителей другой культуры и другой нравственности.
Что было разрешено уже во времена моей юности — это великие иностранцы. Не все. Не Кафка и не Пруст. Но Томас Манн, Хемингуэй, Фицджеральд.
И вот тут у меня в душе как будто прорвало плотину. Я поняла, что Томас Манн — моя путеводная нить. И когда я сама начала писать, я уже знала, что моя фраза будет бесконечной, как у него, она должна будет вилять, струиться, подбираться к сущности с боковой позиции, не впрямую и не сразу.
Потом меня вдруг ударило в самое сердце — я познакомилась с Олешей, Шкловским, Тыняновым. Их теория остранения покорила мое сердце. Да! С первой же фразы надо изумить, сбить с ног читателя. Надо работать над метафорой, над сравнениями! Я написала свой первый рассказ настолько изобретательно, что понапихала в каждую фразу по несколько образов. Накрашенные ресницы у меня были как тараканьи лапки, электричка мчалась каской вперед, обертка вокруг пачки мороженого топорщилась вроде балетной пачки и т. д. »
«Долгие годы я бесплодно трудилась над текстами, печатала, печатала на машинке, не уходя вечерами домой. Я работала в то время в журнальчике. В новогодней шуточной стенгазете обо всех написали, кто чего добился, — а про меня было сказано, что я сломала на редакционной машинке букву "п"! »
«Всегда с тех пор я писала предельно просто, безо всяких усилий сделать нечто интересное, образное, не такое. Вообще не было вопросов, трудностей, пауз — рассказы шли и шли чередой. Как если бы мне их диктовали (не я одна это ощущала). »
«Может быть, слишком велика была разница между тем, что я в детстве читала, и реальной жизнью.
И в конечном итоге это воспитание идеального человека с помощью учебников идеальной жизни дало потрясающий по силе результат. Библиотекарши через книги хотели научить меня, как надо жить, на примере героев литературы, которые проповедовали — нельзя врать, лицемерить, надо отстаивать свои взгляды, несмотря ни на что. И уж коли ты разведчик, во вражеском лагере, держись до конца.
И они воспитали из меня пылкого, честного, принципиального и несгибаемого врага этой литературы и этого строя.
Но, как бывалый разведчик, я много лет скрывала свою сущность, нигде не выступала с речами, не созывала пресс-конференций, когда меня однажды захотели посадить, не была диссиденткой, не хотела эмигрировать ни за что. »
Источник:
Людмила Петрушевская. От первого лица: Разговоры о прошлом и теперешнем.