вторник, 04 июля 2017
«Многие рассказывают посторонним о супругах и детях какие-то дивные истории, причем с большой любовью, а затем приходят к своим домочадцам, истратив весь душевный запас, с законным чувством раздражения.»
(из повести "Маленькая Грозная")
среда, 07 июня 2017
«Никто не принадлежит нам наяву. Только в нашей памяти».
пятница, 26 мая 2017
«Семь Чудес Света; Джин посетила их все — по крайней мере свою их версию. И кроме этих семи открытых для всех чудес, Джин составила свой список семи личных чудес жизни. 1) Родиться. Это должно быть первым. 2) Быть любимой. Да, это должно быть вторым чудом, хотя часто в памяти оно было не более ясным, чем первое. Вы рождались в объятия любви своих родителей и понимали, что это состояние не постоянно, только когда оно кончалось. Ну и 3) Утрата иллюзий. Да: первый раз, когда взрослый вас подводит; первый раз, когда вы обнаруживаете, что радость прячет боль. Для Джин это был Эпизод с дядей Лесли и гиацинтами. Что лучше — чтобы это произошло раньше или позже? 4) Вступление в брак. Некоторые могли бы причислить к чудесам и секс, но не Джин. 5) Родить ребенка. Да, это должно быть в списке, хотя, конечно, Джин в тот момент спала без сознания. 6) Обретение мудрости. Опять-таки на протяжении большей части этого процесса вы находитесь под наркозом. 7) Умирание. Да, оно должно быть в списке. Возможно, это и не высшая точка, но это кульминация.
Как мало она осознавала эти чудеса в момент их совершения. Не обычна ли она поэтому? Вероятно, нет, решила она. По большей части люди живут рядом с чудесами своей жизни, практически не замечая их; они словно крестьяне, живущие возле какого-то прекрасного привычного памятника и видящие в нем лишь каменоломню. Пирамиды, Шартрский собор, Великая Китайская Стена стали всего лишь источником строительного материала для тех случаев, когда требуется отремонтировать свинарник.
В большинстве люди вообще ничего не делают — вот, что было правдой. Ты росла на героизме и драме, на стремительном полете Томми Проссера через мир черноты и красности; тебе позволили думать, будто взрослая жизнь состоит из постоянного применения личной воли, но на самом деле ничего подобного, думала Джин. Делаешь что-то и только позднее понимаешь, почему ты это делала — или же не понимаешь никогда. Большая часть жизни проходит в пассивности, настоящее — булавочный укол между придуманным прошлым и воображаемым будущим. Она в свое время сделала очень мало, Грегори сделал еще меньше. О, люди пытались убедить тебя, что ты прожила полную и замечательную жизнь, они отрепетировали ее для тебя, словно для кого-то постороннего: твое военное детство, твой интересный брак, твой смелый отказ от него, твои восхитительные заботы о Грегори, твои смелые путешествия, пока другие сидели дома. Они упоминали твой живой интерес к столь многому, твою мудрость, твои советы, тот факт, что Грегори, видимо, тебя обожает. Иными словами, они упоминали моменты в твоей жизни, которые отличались от моментов в их собственной.
А! Твоя мудрость! Как бы ты хотела обладать ею в начале своей жизни, а не в конце. Твои советы, которые люди выслушивали с таким вниманием, а затем поступали прямо наоборот. Обожание Грегори… ну, без нее он, может быть, обрел бы самостоятельность и что-нибудь сделал. Но с какой стати он должен был что-то делать? Потому что это его единственная жизнь? Уж конечно, он это знает.»
вторник, 04 октября 2016
«Тот, кто предаёт, не заслуживает прощения. Предательство невозможно простить или забыть, оно всегда с тобой, как открытая рана. Что-то навсегда ломается, и исправить это больше нельзя».
«Предательство — это когда обманывают. Когда тот, кому ты доверяешь, лжёт тебе в лицо».
воскресенье, 25 сентября 2016
«Главное для меня — свой пятачок. Стол, стул, какая-нибудь тумбочка под бумаги. И вроде бы всё. Я сажусь за стол, будто забиваюсь в тёплую надёжную норку, раскрываю тетрадь — и ничего не замечаю вокруг, не слышу. Когда пытаются оттуда вытащить, отбиваюсь, царапаюсь, огрызаюсь. Передвигаться в пространстве, путешествовать, общаться с людьми не люблю, точнее — боюсь. Кажется, обязательно или заблужусь, или попаду в капкан. Хотя мне как-то приятно, когда рядом есть люди, когда я ощущаю поблизости огромный, шумный, безустанно клокочущий мир. Или, может, это необходимая доза раздражения, чтоб чувствовать свою норку самым уютным, спокойным местом и писать, писать в ней то, что пишу с тех пор, как меня научили выводить буковки, связывать их в слова... »
«В некоторых семьях, как, впрочем, и в супружеских парах, со временем развивается аллергия друг на друга. Интоксикация. Перебрали с общением».
суббота, 10 сентября 2016
«Я люблю преподавать. Это было счастье и для меня, и, как мне кажется, для моих студентов. Но вы знаете — такова жизнь. Мой любимый писатель сказал, что Библия потому до сих пор так популярна, что история Иисуса Христа бесконечно повторяется в жизни каждого человека. Я не религиозна. Но каждого человека распинают за то, что для него важнее всего».
«Знаете, за долгие годы я поняла, что жизнь отнюдь не прекрасна, иначе она не заканчивалась бы смертью. По моему мнению, не нужно всё воспринимать трагически. Нет ничего скучнее людей, которые говорят, что недовольны своей работой. Или кто жалуется на любовную тоску, как будто это случается только с ними одними. Это происходит с каждым, это банально. Смерть, болезни, катастрофы — это по-настоящему трагично. А любовь, работа, злые люди — это просто жизнь, а она никогда не была благом».
воскресенье, 04 сентября 2016
«Клара Марковна — учительница с сорокалетним стажем. Учительница — это же не профессия. Одни говорят, что это диагноз, не дай бог. Другие — что состояние души. А Клара Марковна говорит, что раз эта каторжная работа с современными детьми ее еще не прикончила, значит, она сделала ее сильнее».
(рассказ "Наши соседи. Ноу-хау")
«У Виктора П. в шкафу жила Моль. Виктор с ней боролся. Но той все было нипочем. Она ела нафталин, запивала лавандовым маслом, укрывалась ореховыми листьями и курила табак.
Со временем Моль обнаглела. Она стала вылетать из шкафа, пикировала на Виктора и откусывала свитер прямо с плеча. По утрам она прилетала на кухню, пила с Виктором кофе, ела гренки».
(рассказ "Нечто человеческое. Виктор П. и Моль")
пятница, 26 августа 2016
«В эпоху, где больше никому ничего не интересно, мы утопаем в информации о совершенно ненужных нам людях. И если захотим, можем запросто узнать о них что угодно. Но только всё равно не узнаем, что это за люди. Сами они так и останутся для нас неизвестны и непредсказуемы».
четверг, 11 августа 2016
«Но представьте, как бы вы прожили жизнь, если бы сразу знали, что с вами всё в порядке. Представьте: вы росли с лёгкостью на душе и уверенностью в себе, не избегали ничего, в чём хотели участвовать, говорили что думаете кому угодно и когда угодно, пробовали всё, что вас интересовало – от пения до прыжков с вышки, не боялись выглядеть по-дурацки, если что-то не получится. Представьте, что любили людей, которые любят вас, а не тех, кто вас не любит. И ещё представьте, что не тратили время на ненависть к своей внешности или на поиски способа стать красивее, чтобы быть, по вашему мнению, более достойным любви».
«Вы поразитесь тому, что жили в окружении, из которого не выбраться, и поймете, что должны полностью простить себя, ведь в этой ситуации можно было только сдаться.
Однако, независимо от того, куда вы двинетесь дальше, ничто из сделанного не было напрасным».
четверг, 28 июля 2016
«Я знала, что с первых дней нашей помолвки между Зигмундом и Минной возникла крепкая дружба, основанная, как сказал тогда мой муж, на их сходстве: оба были бунтарями, страстными натурами, оба интересовались историей человеческой мысли. Он тут же добавил, чтобы успокоить меня, что именно по этой причине брак между ними был бы невозможен. А мы с ним как раз дополняли друг друга. У меня было то, чего не доставало ему – мягкость, терпение, доброта. Это заявление успокоило меня лишь отчасти. Если он говорил о браке с Минной даже как о невозможном, значит, он думал о нём. Со временем мои страхи рассеялись. Я убедила себя, что Зигмунд относится к Минне как к сестре – к любимой сестре, но не более того».
«Когда она приехала к нам в начале 1896 года, мы поселили её в маленькой комнате, единственной свободной в то время. Чтобы попасть туда, нужно было пройти через нашу спальню. Мне казалось, что и мне, и ей это причинит массу неудобств, но на самом деле это не смущало никого, кроме меня. Никто не чувствовал себя стесненным. И вот что самое странное: когда дети выросли, покинули наш дом и освободились другие комнаты, Минна в одной из них устроила себе гостиную, а сама по-прежнему спала в каморке рядом с нами».
«Зигмунд был рад присутствию Минны. Когда он видел её, его взгляд светлел. За столом они заводили разговор, в котором я не могла принять участие, – о работе, о научных исследованиях. Они вместе смеялись над своими шутками. По вечерам, прежде чем отправиться в кабинет и сесть за работу, Зигмунд играл с Минной в карты. Он давал ей читать свои рукописи, просил их исправить. У меня было такое чувство, что меня вообще не существует.
Однако я не совсем исчезла из жизни мужа, я всё ещё была ему необходима, но не так, как раньше. Я быстро поняла, что мы обе нужны ему, но каждая по-своему. Я была нежной Мартой, матерью его детей, благодаря которой его жизнь была легка и удобна. А с Минной он развлекался и говорил о работе, она стала его товарищем. Они часто путешествовали вдвоём, вместе ездили на воды».
«... Зигмунду нравилось находиться в окружении преданных и любящих его женщин. Их никогда не бывало для него слишком много. Он был избалован матерью, страстно любившей его, и сестрами, которые его боготворили».
«Я страдала от заброшенности, которую чувствовала, видя их духовную близость. Я ревновала сестру так же, как тогда, когда мать выбрала её своей любимицей. Я завидовала тому месту, которое Минна заняла рядом с Зиги, но со временем её присутствие стало необходимо и мне тоже».
«После свадьбы я мечтала иметь не больше трёх детей. Я не хотела, подобно своей матери или матери Зигмунда, посвятить свою жизнь заботам о многочисленном семействе. После пятых родов мне пришлось признать, что хотя мой муж и был врачом, но совершенно не знал, как помочь мне избежать беременности. Я была обессилена и подавлена. Моя семейная жизнь сильно отличалась от того, что я ожидала».
«Сколько я знала Зигмунда, он все свое время отдавал работе, и чем дальше, тем больше. Мы почти не виделись наедине, а в редкие минуты, которые нам удавалось провести вместе, мы обменивались незначительными замечаниями о повседневных делах. Ничего не осталось от страсти, которой он пылал ко мне в те годы, когда мы были помолвлены. Когда теперь я думаю об этом, то вижу, что все изменилось очень быстро, чуть ли не на следующий день после свадьбы. Ещё до рождения первого ребенка страсть уступила место теплым отношениям, будто мы были женаты уже много лет. Я была достаточно разумна, чтобы понимать: страсть быстро проходит. Но больше всего мне не хватало постоянного общения, в котором мы провели четыре года до свадьбы, писем, в которых мы ежедневно обсуждали всё на свете».
«Я была образованной, хорошо писала по-немецки, прекрасно чувствовала стиль различных художественных произведений. Я была уверена, что поняла бы так же хорошо, как она, то, о чём он говорил, если бы он только захотел со мной поделиться. Нет, с первого же дня он отвел мне вполне определенную роль – роль матери, женщины у домашнего очага, от которой он ждал только комфорта и спокойствия. Роль, из которой я не должна была выходить, это я сразу почувствовала».
«Во время нашей помолвки Зигмунд не скрывал от меня того, как он понимает роль жены. Он пространно комментировал книгу Джона Стюарта Милля, в которой провозглашалось равенство полов. Зигмунд был категорически не согласен с этой идеей. Работающую женщину он неизбежно воспринимал как конкурентку, как соревновательницу. А этого он не терпел».
«Мы очень редко виделись с мамой те четырнадцать лет, что ей ещё оставались. Я пожертвовала матерью ради Зигмунда. Он не любил её. Он с первой встречи терпеть её не мог. Разумеется, ведь он хотел быть моей единственной любовью. Его любовь не выносила соперничества. Особенно его раздражало, что она не относилась к нему с тем безусловным обожанием, к которому его приучила его собственная мать. Моя мать критиковала его, когда считала нужным, и это приводило его в ярость. Во время нашей помолвки он приложил все усилия, чтобы разрушить мою привязанность к ней. Он придирался к ней по каждому поводу, говорил, что она эгоистка, тиран, ненормально религиозна. Он хотел бы, чтобы я думала, как он, чтобы я встала на его сторону. Я редко противоречила ему, но в этом случае я нашла силы сопротивляться».
«Отныне каждый сентябрь муж уезжал один. Конечно, не один, я хотела сказать – без меня и детей. Чаще всего он отправлялся в Италию, страну, которая ему нравилась больше других. Зигмунд страстно полюбил Рим и с 1901 года регулярно ездил туда. Он начал коллекционировать предметы греческого и римского античного искусства. Наши последние сбережения уходили на покупку бесчисленных статуэток, которые украшали его кабинет. Отовсюду он присылал нам жизнерадостные письма и открытки. Эти послания были адресованы всей семье, он не называл меня больше обожаемой, любимой или принцессой. Я стала «дорогой мамой» или «дорогой старушкой». Да, именно так. Я и чувствовала себя пожилой родственницей, старой подругой, а он рассказывал ей об удовольствиях, которые разделяли с ним другие. Мне было всего сорок лет...»
«Я вдруг осознала, насколько отличалась от его матери. Она была нервной, суматошной, соблазнительной, властной – я была спокойной, дисциплинированной и послушной. Я сразу заметила, что ему нравятся эти черты во мне, именно они были ему нужны. Я безо всякого труда приняла его представление об идеальной женщине. Знаю я и то, что он не обольщался насчет моей красоты. Он преспокойно написал мне об этом через несколько недель после нашей помолвки. Я писала ему о сомнениях по поводу своей внешности, ожидая с некоторой долей кокетства уверений в обратном. Он же холодно ответил, что, действительно, я не была красивой «в том смысле, в каком это понимают художники», и добавил: «Если ты хочешь, чтобы я называл вещи своими именами, то вынужден признать, что ты не красавица». Вот каким он был. Любовь к истине делала его безжалостным. Как же я тогда смогла пережить такую жестокость? Несомненно, потому, что он, стараясь смягчить удар, тут же напомнил о других присущих мне качествах, о том, что он любил во мне. Это были те качества, которые, по его мнению, мужчина мечтает найти в своей супруге – кротость, великодушие, разумность. Я помню, что этот ответ поверг меня в замешательство и недоумение».
«Нельзя было не заметить, что Анне, боготворившей отца, воздавалось сторицей. Когда она была ребёнком, Зигмунду нравилось, что она «восхитительно» хитра и упряма и, не задумываясь, дает выход своей злости. Он очень смеялся, когда двухлетняя Анна потребовала вспороть живот Матильде, съевшей яблоки, на которые она положила глаз. У неё была прекрасная память, она хорошо училась, много читала и писала стихи. Но особое внимание Зигмунда к Анне объяснялось не только этим. Анна взрослела, они всё больше времени проводили вместе. Они обсуждали всё на свете и, конечно, психоанализ. Ещё совсем юной она живо интересовалась работой отца».
«... было что-тот странное в том, что Анна с ранних лет была допущена к работе отца, к его занятиям, в которые он никогда не посвящал других детей. На собраниях, проходивших в среду, он разрешал ей сидеть в углу и слушать выступления членов Общества психоаналитиков. Правда, когда она собралась ехать с ним в Америку, ей не разрешили, потому что она была ещё слишком мала, ей не было и четырнадцати, но удивительно, что об этом вообще зашла речь. Но ждать Анне пришлось совсем недолго. Как только ей исполнилось семнадцать, Зигмунд стал брать её с собой в поездки. Когда им случалось разлучаться, Анна писала отцу нежные страстные письма, в которых делилась самыми сокровенными мыслями. Анна заменила Минну – теперь она была подругой Зигмунда в трудах и развлечениях. Это была Минна, но только моложе и к тому же плоть от плоти его, кровь от крови. С ней он мог быть ласков и близок, и никто его за это не осудил бы. Ласка и близость, которые были вне всяких подозрений.
Однако, несмотря на всю отцовскую любовь, мы видели, что Анна несчастлива. Она была замкнута, сама называла себя «психастенической натурой» и оживлялась, лишь когда видела отца. Он стал центром её жизни, ей было мучительно с ним расставаться. Напрасно Зигмунд так приблизил её к себе. Он должен был всё-таки держать её на некотором расстоянии. Он и сам знал это, когда утверждал, что хочет лишь одного – чтобы у его дочери была жизнь нормальной женщины, чтобы она вышла замуж, как сёстры. Но его поступки противоречили словам. Мы с Минной говорили друг другу: малышке будет трудно уйти из дома. Но нас никто не спрашивал. Анна ни к кому из нас не была привязана и никому не доверяла».
«У неё [Анны] было мало общего с сёстрами. Храбрая, как мальчик, она больше любила играть с Мартином, плавать и пускать кораблики. Она никогда не вела себя на женский манер, если Вы понимаете, что я имею в виду. С годами это в ней только усиливалось. И она, что особенно отличало её от сестёр, похоже, никогда не ждала мужчину своей жизни. Естественно, говорила Минна, она его уже нашла! Кроме того, из моих дочерей только Анна хотела работать. В 1914 году она поступила в педагогическое училище и стала школьной учительницей. Её отец считал, что это замечательно».
«Я знаю, что ревновала Зигмунда к Анне больше, чем к Минне. Близость, возникшая между Анной и отцом, сильно ранила меня. В конце концов, Минна была моей сестрой, ровесницей. Между нами всегда была дружба, пусть и с примесью ревности. С Анной всё было иначе. Мы жили в разных мирах. С ней я соперничать не могла. Внешне она относилась ко мне с уважением, но между нами не было никакой близости, нежности, ничего, что могло бы заглушить неприязнь, которую она у меня вызывала. Не могу отделаться от мысли, что так она мстила мне за то, что я отвернулась от неё с самого рождения, за то, что была нежеланным ребёнком».
«Самоидентификация с отцом – её [Анны] слабое место, которое сразу бросается в глаза. Анна, конечно, умна, но она ремесленник, и у неё не было таланта. Что она создала? Её считают основательницей детского психоанализа, но мне кажется, что работы её соперницы Мелани Клейн намного интереснее. Мелани не ограничивалась поверхностной педагогикой с уклоном в психоанализ, в то время как Анна лишь старательно следовала теориям своего отца».
«Безусловно, я принимаю всю ответственность за слова и мысли, которые я приписываю ей, за события, которые являются плодом моего воображения. Но в то же время вымысел так тесно переплетен с фактами, что всё придуманное мной кажется таким же истинным. Марта предстаёт перед нами реальным человеком, такой, какой её представляют документы, которыми мы располагаем. Я ничего не выдумала о семье Марты, об исторических событиях, на фоне которых проходила её жизнь, ни о характере действующих лиц, ни об их внешности».
понедельник, 04 июля 2016
«Всё это глупость какая-то, мелодрама, дурацкий комплекс вины. Этого не случится.
Однако такое бывает. Человек гибнет, если ему вовремя не помогли. А если ему вообще никогда не помогали? Человек не выдерживает и срывается во тьму».
(рассказ "Каркасный дом")
понедельник, 27 июня 2016
«Осталась одна-единственная загадка: моя мама. А мне, разумеется, важнее всего именно она. Разобраться, добраться до нее – это и была цель моего долгого путешествия в прошлое. Чего я хотела? Отделить ее от других, описать, высветить, воспеть – и наконец избавиться от памяти о ней. Но у меня ничего не вышло: она по-прежнему на первом плане, она, как раньше, заслоняет и оттесняет всех, подавляет всё и вся своей тяжестью. И в то же время ее трудно рассмотреть, контуры размываются, тают. И я понимаю: она не утратила связь со мной, она не желает меня отпускать, и я могу сколько угодно биться, использовать все испытанные приемы, изобретать все новые и новые уловки – и ничего не изменится, все останется так же, как было».
(рассказ «Долина Оттавы»)
«Теперь я понимаю, что моя бабушка, оплакивая гневными слезами судьбу Сюзи Хеферман, оплакивала и свою собственную, что она знала, почему я так стремлюсь домой. Знала, но не могла понять, каким образом это произошло, и могла ли ее жизнь сложиться иначе, и как вышло, что она сама, когда-то жестоко обманутая в своих надеждах, но не сломившаяся, превратилась в обыкновенную старуху, которой родственники вынуждены потакать, но которой никогда не скажут правду и от которой мечтают поскорей избавиться».
(рассказ «Зимняя непогода»)
«Но кроме фактов существует и другой план. Я пишу, что моя бабушка предпочла бы романтический вариант любви, то есть всю жизнь держалась бы, тайно и упорно, за губительную для нее самой романтику. Это ничем не подтверждается – она ничего подобного не говорила ни мне, ни другим при мне. И в то же время я это не выдумала, я верю в то, что пишу. Верю, несмотря на отсутствие доказательств, и следовательно допускаю, что мы способны постигать истину иным путем, что мы связаны нитями, которые нельзя пощупать, но невозможно отрицать».
(рассказ «Зимняя непогода»)
«В наши дни люди верят, что жизнь может начаться заново. Верят до гробовой доски. У каждого должно быть такое право, как же иначе? Начать жизнь заново с новым спутником, ведь о твоих прежних «я» знаешь только ты один: кто же способен удержать тебя от такого шага? Великодушные люди распахивают двери настежь и на прощание благословляют. Почему бы нет? Раз это все равно случится».
(рассказ «Испанка»)
«И я думала: все эти привычные дела не воспринимаются как жизнь; ты просто занят, просто все время что-то делаешь, чем-то заполняешь свои дни – и подсознательно надеешься, что главное еще впереди: скорлупа треснет, перед тобой откроется большой мир, и вот тут-то и начнется настоящая жизнь. И не то чтобы тебе так уж хотелось, чтобы что-то там треснуло и развалилось, в общем совсем неплохо как есть, но все равно ты чего-то ждешь. А потом приходит смерть, она приходит к твоей матери, а перед тобой все те же пластмассовые стулья и искусственные листья, и за окном обычный день, и люди ходят за продуктами, и у тебя остается только то, что было».
(рассказ «Умение прощать»)
вторник, 21 июня 2016
«То, чего не можешь заполучить, всегда кажется лучше того, что имеешь. В этом и состоит романтика и идиотизм человеческой жизни».
«— Каждый когда-нибудь кого-то спасает, — замечает Георг. — Так же как он всегда кого-то убивает. Даже если и не догадывается об этом».
«Во всяком случае — да здравствует наш разум, но не будем чересчур гордиться им и не будем в нём слишком уверены! Ты, Изабелла, получила его обратно, этот дар данайцев, а наверху сидит Вернике и радуется, и он прав. Но каждая правота — это шаг к смерти. И тот, кто прав, всегда становится чёрным обелиском! Надгробным памятником!»
воскресенье, 12 июня 2016
«Пациент приходит к психоаналитику, чтобы его вылечили, другими словами, чтобы стать как все. Он хочет избавиться от своих комплексов, и психоаналитик должен помочь ему в этом. Но кто сказал, что быть здоровым лучше? Те, кто вместе с нами участвует в путешествиях души, не знают границ. Мы собираемся вечером в комнате, гасим свет и даём волю нашим душам. Человеку надо дать возможность быть самим собой, чтобы он смог понять, чего же он в действительности хочет. Настоящий тиран вовсе не тот, кто доставляет другим физические мучения, а тот, кто порабощает душу. Эти так называемые гуманисты — воистину поработители душ».
четверг, 09 июня 2016
«Если вы были знакомы с тем, кто умер, думать о нём вы могли либо так, либо эдак: как о мёртвом полностью исчезнувшем вместе со смертью тела, проверкой и доказательством того, что его личность, его «Я», его индивидуальность более не существует, или вы могли верить, что где-то, как-то, согласно с вашей религией, они ещё живы — либо так, как предсказано в священных книгах, либо таким образом, какой нам ещё предстоит постичь. Либо так, либо эдак, места для компромисса нет, и про себя Джордж скорее полагал, что исчезновение более вероятно. Но когда стоишь в Гайд-парке в тёплый летний день среди тысяч других людей, которые навряд ли сейчас вспоминают про смерть, было не так легко поверить, что напряжённая сложность, именуемая жизнью, всего лишь случайно возникла на неведомой планете, краткий миг света между двумя вечностями тьмы. В такой момент возможно почувствовать, что вся эта жизненная энергия должна продолжаться как-то, где-то».
понедельник, 16 мая 2016
«Временами мне кажется — где бы что важное ни происходило, я неизменно торчу за кулисами. Словно Бог обратил меня в жертву смешного розыгрыша, наделив в жизни ролью, не многим отличающейся от роли без слов. Иногда же кажется, будто роль моя состоит просто в том, чтобы оставаться зрителем на представлении, в котором разыгрываются жизни других людей, зрителем, вечно убредающим куда-то в самый важный момент — уходящим на кухню за чашкой чая как раз в начале dénouement. »
понедельник, 09 мая 2016
«Отзываться о людях с пренебрежением — всё равно что плевать против ветра. Плевок к тебе вернётся, довольно скоро и прямо в рожу. »
(рассказ "Так плохо, как сегодня")
«Состояние творчества — это болезнь. Малая наркомания. С той разницей, что наркотики разрушают, а творчество нет. Но состояние зависимости похоже. »
(рассказ "Кино и вокруг")
воскресенье, 01 мая 2016
«Меня тянуло объяснить ему, почему это дело почти полувековой давности так меня занимало. Некоторое время вам довелось жить — день за днём, ни о чём не спрашивая — среди странных людей и в таких же странных обстоятельствах. И лишь много позже наконец возникает возможность понять, что же ты прожил и кто были на самом деле все эти люди — но только если тебе дадут ключ, чтоб распутать этот сложный шифр. Большинству людей это незнакомо: их воспоминания просты, прямы и самодостаточны, чтоб истолковать их, не нужны десятки лет. »
«Порой и на меня находит странное чувство, когда я думаю о непогашенных огнях, которые мы оставили там, куда уже не вернёмся. В том нет нашей вины. Вечно нам нужно было уходить быстро и скрытно. Я уверен, и в том загородном доме найдётся комната, где мы оставили свет. А может, это именно моя оплошность, и виной тому — моя рассеянность и забывчивость? Сегодня я думаю, что дело не в забывчивости и не в рассеянности, — я уверен, что оставил перед отъездом горящую лампу нарочно. Может, из суеверия — чтоб отвести беду, но скорее для того, чтобы от нас остался какой-то след, знак, что мы не совсем исчезли и что когда-нибудь ещё вернёмся сюда. »
«Да, никуда не деться от этого чувства собственной виновности, раз не приучили нас с детства наши честнейшие и достойнейшие родители в любой ситуации знать, что ты в своём праве, и держаться с превосходством. »
«В сущности, я не жалею, что потерял тогда рукопись. Если б она не пропала, я бы не сел писать эти строки. Время исчезло, и всё теперь заново: в руке у меня всё та же ручка, и снова я заполню листы своим почерком, то и дело поглядывая в чёрный блокнот. Мне понадобилась почти вся моя жизнь, чтоб вернуться к тому, с чего начинал. »
вторник, 19 апреля 2016
«Новелла. Краткость не всегда сестра таланта, Чехов пошутил. Он имел ввиду свою краткость в молодом возрасте. Позже его сестрой была уже только Марья Павловна, а писал он отменно длинно.
Достоевский, Толстой и Гончаров, Пруст и Джойс также. как известно, не писали кратко. Они изъяснялись роскошно, долгими периодами, растягивали фразу на страницу. Молодой Чехов же, видимо, испытывал легкий интерес к тому, почему у него все так быстро заканчивается, и вывел, смеясь, свою формулу. »
«Новелла, я повторяю, должна вызывать шок.
Фирменный знак новеллы: у неё бывает ещё и "второе дно", наличие некоторой загадки. Какая-то зыбкая позиция рассказчика...
Как говорили американцы после спектакля "Чинзано", буквально каждый раз: "Что вы этим хотели сказать?"
"What is your message?"
Мы встречали этот вопрос дружным смехом. Они хотели, чтобы им объяснили.
В новелле тоже ничего не объяснишь. »
Источник:
Людмила Петрушевская. От первого лица: Разговоры о прошлом и теперешнем.